Интервью – ВЛАД ИВАНЕНКО
Арт-фото – MINA SORVINO (стиль – ANNA EGOROVA), СЕРГЕЙ САРАХАНОВ
Что ты думаешь об украинской музыке? Сейчас ты выпустила нечто, что обязательно покорит мир.
У меня, разумеется, безграничное количество предпочтений, но украинская музыка не входит в их число.
А чего ты хочешь от музыки в целом, чего ты добиваешься своим творчеством?
Я точно ничего этим не пытаюсь добиться: я транслирую. Есть вещи, которые в жизни неизбежны. Постоянно воспроизводится нечто. Я могу с тобой разговаривать, и параллельно может играть радио в голове. Музыка преследует меня как дыхание.
Как бы ты презентовала свою музыку человеку, который никогда ее не слушал?
Не портите себе настроение… (Смеется). Парадоксальная вещь. Ведь когда мы слушаем музыку? Когда нам хорошо.
Хочешь сказать, что твоя музыка фоновая?
Я только начала, секунду. Мы слушаем музыку, когда у нас хорошее настроение. Но в те моменты, когда нам хреново, главный допинг – это тоже музыка. И если мы говорим о моем альбоме – это безусловное самобичевание как путь к излечению. Я хотела бы лечить души.
Кто твоя целевая аудитория?
Человек, способный думать и чувствовать.
Есть такое понятие – зона эстетической глухоты. Для меня это, скажем, группа The Beatles. Я ее не понимаю. Что входит в это понятие у тебя?
Я тоже не люблю группу The Beatles, пусть меня забросают тапками, но уж как есть. Это как принято выбирать главного поэта на эпоху. Или художника.
Ты про Шевченко?
И про Пушкина. Всегда почему-то нужно выбирать одного.
Ты появилась в нужный момент и в нужное время. У нас, например, нет единого музыканта в стране сейчас.
Мы – производная старой системы. И мы от нее отошли, но к новой, увы, еще не пришли. Я полностью отдаюсь своему делу. Это главное.
А что такое творчество? Это больше страдание или прилив счастья?
Мне часто приписывают закрытость. А музыке моей – страдание. В моменты, когда человек страдает, он не может есть, спать… Когда я сильно страдаю, я не могу писать НИЧЕГО. Дохожу до дна. И там отыскиваю жемчужины. Извлечь музыкальную жемчужину достаточно сложно. А раскрыть ее – и подавно.
Ключи к характеру лежат в детстве. Кто тебя формировал как личность?
Если говорить обо всей семейной «коробке с карандашами» – это бабушка. Она точно наблюдает за мной с небес и по-прежнему направляет. Безусловно, мама – это фундамент. Люблю ее. А в моменты творческой слабости моей опорой является папа. Он не слишком критичен, не слишком добр. Он не станет говорить «хорошо», если это не так, в то же время критикуя не до такой степени, чтобы я все бросила.
Как бы ты прокомментировала время, в котором живешь?
Цифровой век не так уж плох. Но пробиться сейчас очень непросто. Изобилие. Перенасыщение. Моя музыка также осталась бы в закромах, если бы не люди – двигатели моей жизни.
Назови три ценности в твоей жизни.
Люди, животные, творчество.
Что может заставить тебя плакать?
Люди, животные, творчество.
Находишь ли ты утешение в фильмах?
Я смотрю очень странное кино. Не модно-странное. А по-настоящему. Я, например, не понимаю Соррентино. Такой я человек.
Как ты понимаешь, что музыкальное произведение завершено?
До какой степени я перфекционист? Пока папа меня не остановит. Я могу лихо разораться при создании песни. Помню, на записи «Горели» так было. Ведь она осталась в неизменном виде. Песня получилась прекрасной сразу, и я настояла, чтобы оставить ее как есть. Суть артиста – в неугождении. Важно исполнять то, что действительно чувствуешь, а не то, что попросят. К музыке и публике надо относиться как к ребенку. Строго. Повзрослеет – поймет. А если у нас нет энергии – это «не мой ребенок».
Назови самый главный твой комплекс?
Неполноценности. (Смеется.) Я красивая, молодая, гениальная, но у меня есть ряд комплексов, конечно.
В перерыве интервью Жанна написала стих:
«Я не та.Ты же знал, я не та.
Да и ты, откровенно, не тот.
Без тебя я, считай, сирота.
До тебя мне – космический год».
Как у тебя это получается?.. Продолжим. В 1911 году подругой и моделью твоего любимого Шиле стала Валли Нойциль. Пара сбежала от венской богемной жизни в Чески-Крумлов, затем – в городок Нойленгбах, где в 1912 году Шиле был арестован по обвинению в растлении несовершеннолетней, но его вина не была доказана. При обыске полиция обнаружила у него несколько десятков откровенных рисунков, которые были изъяты и объявлены порнографическими. За эти рисунки художника приговорили к кратковременному тюремному заключению. Одним из покровителей Шиле был австрийский коллекционер Генрих Бенеш, отец будущего историка искусств Отто Бенеша.
Таланту можно многое простить. До определенной степени. (Наши читатели уснут и перейдут на сисечки) (Смеется.) Я считаю так: есть та тонкая грань, когда, скажем, ты безумен, но это не нарушает ничьих границ. Знаменитая аудиенция Хачатуряна у Дали – яркий пример.
А можно хамить официанту, например. Это плохо. Когда я хочу узнать, каков человек в реальности, всегда смотрю, как он относится не ко мне, а к тем, кого он в теории никогда больше не увидит.
Говорят, дружить надо с людьми, которые сильнее тебя.
Умнее. Это важнее. Очень модно говорить: «Я сложный человек». Особенно голосом Ренаты Литвиновой. «Я многих не люблю, я сложный человек». Мы на этом не закончим.
Есть такая привычка – калькировать то, чем ты напиталась? Будь то музыка, фильм или книга. У тебя есть такой синдром?
Ты подспудно затронул главный мой комплекс. Я могу довести себя и близкий круг до безумия. У меня гипертрофированное чувство справедливости: «А вдруг сие уже написано?» Я, скорее всего, первооткрыватель. Новое слово в музыке.
Если бы не занялась музыкой, то чем?
Любовью.
ПАПА ЖАННЫ – АНДРЕЙ.
Сложным ли она была ребенком?
Ребенок, взрослый… это не разные люди, это и есть человек в «едином времени своей жизни». Когда находишься в середине или во второй ее половине, осознаешь это еще четче. Скажем так, уже в ребенке я видел ее взрослой, сейчас скорее наоборот.
Опишите Жанну в трех словах.
В моей девочке не угасает первородная энергия созидания и огонь творческого желания.
Деретесь ли вы за возможность услышать песню так как хотите ее слышать?
Деретесь? (смеется). Скорее имитируем драку в момент эскиза, накопления партий, технической работы в студии, когда решается писать ли картину маслом или акварелью. Или когда идем сознательно на эксперимент, с заранее известным результатом, во-первых это любопытно, во-вторых — «можно подраться». Никогда не жалею времени, казалось, потраченного впустую. Это как проверка чистоты тона камертона. В итоге, все делалось так, как и было задумано. А как было задумано — мы это даже не обсуждали. Ведь у нас есть камертон.
Верите ли вы в успех этого альбома?
Ни во что не верю. Это удел не желающих видеть, слышать и понимать самих себя в нашей реальности. Как изменится наша реальность (слушатель), что победит в ближайшей перспективе и станет превалирующим для людей, будет ли это их внутренний мир или крепко вмонтированная и навязанная прежде внешняя атрибутика? Вопросы… Вопросы… От этого и будет зависеть «успех». Просто считаю этот альбом еще одним своевременным вопросом к выше названным.
Что бы вы вы хотели сказать Жанне втихаря, в журнале, чтобы она прочитала и удивилась?
Нееет, только не втихаря. Втихаря обязательно что-то накапливается, а после высказывается в сердцах. Так и должно быть. Так что никаких блокнотов-журналов, мы всегда онлайн.
Что такое музыка?
Единственная правда нашего существования. И последнее лекарство. В музыку можно и нужно верить, ибо только она нас реально спасет!