Элтон Джон, интервью 1976 года

Пять лет назад Элтон Джон был всего лишь таким же, как и любой из нас. Ему часто не хватало денег, он был ниже даже Роберта Редфорда, его волосы уже начинали понемногу редеть, обычно он был полнее, чем хотел бы, и носил очки с линзами толще донышка бутылки кока-колы.

То есть вряд ли что-то из того, что можно было бы назвать удачным стартом в гонке под названием Rock Star Derby.В прошлом году он заработал 7 000 000 $ и сделал невозможное: выпущенный альбом «Captain Fantastic and the Brown Dirt Cowboy», который вошел в хит-парады под номером один и стал платиновым – буквально мгновенно.

Никому и никогда раньше не удавалось сделать и то, и другое — не Битлз, ни Роллинг Стоунз, Синатре, или Джону Денверу. Затем, несколько месяцев назад, «Rock of the Westies» быстро возглавил все чарты, заработав 1 400 000 $.Элтон стал самым заметным артистом музыкальной индустрии в какой-то мере потому, что он нравится, или по крайней мере не вызывает раздражения, у самых различных людей. Его обожают подростки-боперы; люди, которые решились бы на убийство после песен Led Zeppelin, решают не хвататься за свои дробовики, когда слышат его; и даже журналу Rolling Stone иногда нравится то, что он делает, если судить по его отношению.

Именно поэтому череда его синглов, непрерывно возглавляющих хит-парад в течение почти четырех лет, только ненадолго прервалась прошлой осенью, и знаете из-за кого? Пэта Буна. Если выразить эту цифру в пластике, получится почти 35 000 000 проданных во всем мире синглов. Плюс 13 альбомов, примерно 40 000 000 копий, что помогает понять, почему в мире перестало хватать винила. Весь этот винил, в свою очередь, превращается, вместе с концертами и небольшими работами на стороне, например, роль Pinball Wizard на высоченной платформе в мюзикле «Томми», в $ 7 000 000 ежегодно. А они, в свой черед, превращаются в дом в Беверли Хиллз за $1 000 000, еще один недалеко от Лондона, 200 пар ботинок, очки всех оттенков и невероятных форм, собственную студию грамзаписи, коллекцию изящных керамических статуэток, огромного количества синглов и альбомов (больше, чем он сам может посчитать), музыкальные автоматы, автоматы для игры в пинбол и так далее, что может попасться ему на глаза.Но в августе 1970 он был еще одним из многих неизвестных.

Это изменилось всего через неделю.

В своей первой поездке в Америку он играл в клубе «Трубадур» в Лос-Анджелесе для публики, состоящей в основном из музыкальных обозревателей и разных представителей шоу-бизнеса — группы людей, которые всегда стремятся выглядеть настолько же пресыщенными и искушёнными, насколько стройными и загоревшими. Но на тот раз все они как будто обезумели. Журналист «Los Angeles Times» Роберт Хилберн начал свой знаменитый обзор, который вознес Rocket Man-а в небеса, словами: «Возрадуйтесь. В рок-музыке, которая в последнее время переживала не лучшие времена, появилась новая звезда. Это — Элтон Джон, 23-летний англичанин, чей дебют в Соединенных Штатах стал просто потрясающим во всех отношениях». Здесь же, в более холодных английских краях, мы все сначала подумали, что все эти обозреватели явно перегрелись на солнце. Его первый американский альбом, Elton John, был довольно мрачным и депрессивным, с погружённым в раздумья, поэтическим портретом на обложке — неплохая вещь, но не наша идея рок-н-ролла.

Что же кричали те журналисты?

Мы поняли это, когда впервые увидели его живьем, воплощение господина Хайда, избивающего клавиши пианино а-ля Литтл Ричард, вскакивающего на него в расшитом блестками наряде с боа из перьев и, сверкая темными неоновыми очками, и еще бог знает что еще, с безумным видом, повышая заряд энергии до невообразимых уровней... , да, это был настоящий рок-н-ролл!С того момента он стал мегазвездой в астрономии шоубизнеса, только более яркой и долго горящей, чем новые или сверхновые звезды с их грандиозно умирающим сиянием. И все это время мы слышали все больше и больше о его жизни за пределами студии и за кулисами, когда костюмы «Алисы в страны чудес» возвращаются в кладовую.Его страсть к теннису и Билли Джин Кинг в качестве партнера; его долгое сотрудничество с поэтом Берни Топином, написавшим почти каждое слово из тех, которые сделали Элтона знаменитым; прыжки на сцене во время выступления с «Rolling Stones»; фотографии в желтой прессе в костюмах, украшенных блестками и мехом на какой-нибудь модной вечеринке в Лос-Анджелесе, обнимающим Боба Дилана или Шер.Это был подходящий момент для того, чтобы получить его версию всего происходящего и узнать из первых рук, как все это выглядело на самом деле. Поэтому мы послали нашего внештатного сотрудника Евгению Росс-Леминг и штатного корреспондента Дэвида Стэндиша (та же команда, которая заставила Шер сказать все те неожиданные вещи в интервью в прошлом октябре) пообщаться с ним в его недавно купленном особняке на склонах холма каньона.

Как нам об этом сказала Евгения:"В девять утра еще слишком рано, чтобы говорить с кем-то, кроме молочника, уже не говоря о миропомазанной мегазвезде. Но на нашем взятом напрокат и уже перегревшемся додже и с нашими собственными головами в этой печке для мозгов, которая называется Южной Калифорнией, мы направились на восток по бульвару Сансет домой к Элтону в каньон Бенедикт. Мы следовали секретным и полным инструкциям менеджера по связям с прессой Дика Гранта и ехали по улицам, усаженным как будто под линейку пальмами, похожими на напичканные гормонами роста ананасы. Дорога вдоль каньона делалась круче и уже ближе к вершине, прямо под домом Элиса Купера (который загадочно сгорел дотла предыдущей ночью) стоял дом Элтона. Здание в мавританском стиле с высокой стеной впереди и арочным проходом, фонтаном и пышной растительностью – все это вместе напоминает дворец Альгамбра».»

Мы разговаривали с ним возле бассейна, под оградой в бедуинском стиле. Наши силы поддерживались кофе и печеньем, хотя Элтон уже отыграл несколько теннисных сетов перед нашим прибытием. Мы говорили о суперпопулярности, сексе, наркотиках, политике, музыке, и о том, почему он именно здесь – ведет расслабленную жизнь в доме с ароматами пахнущем бугенвиллии и декаденса двадцатых годов, с призраком Греты Гарбо во флигеле на крыше дома и, конечно, что он думает делать дальше...».

PLAYBOY:по результатам голосования Вас недавно провозгласили Рок-персоной Года. Как Вы думаете, почему люди испытывают к Вам такой интерес?ЭЛТОН ДЖОН: Большинство людей любопытны.

P: А какие-то другие причины?ЭД:Хорошо, большинство людей считает, что у меня очень много денег, больше, чем я действительно имею. Черт побери, у Пола Саймона больше денег, чем у меня. У него есть собственное издательство. Людям интересны все, у кого много денег.

P: Некоторые сообщения в печати оценивают Ваш доход примерно $ 7 000 000 в год, что можно назвать очень неплохим пособием.ЭД: Я бы так не сказал. Вероятно, я чаще меняю наряды, чем все остальные. Я очень много трачу на себя. Может быть, поэтому меня и назвали Рок-персоной Года, «потому что я единственный, кто тратит деньги». Вы забываете о «тихих» богачах — по крайней мере, вы можете обо мне сплетничать. Я одет как раз для этого.

P: Да, это точно. «Вызывающе» не будет слишком сильным словом?ЭД:О, мне нравится выходить и развлекаться. Но я делаю это с самоиронией, так сказать, с отношением вроде «а пошли вы все на…».  Я люблю людей, которые ждут от меня появления в шикарных костюмах, с перьями и всем таким — и я делаю это. Это похоже на актера, который надевает костюм для своей роли. Я не могу на самом деле почувствовать роль до тех пор, пока я не одет в соответствующий наряд. Я довольно быстро наверстываю упущенное. У меня не было обычной жизни, которую ведут все подростки, поэтому я сейчас и живу те годы с 13 до 19. Умственно мне может быть 28 лет, но где-то половине меня все еще 13. Может быть, поэтому я и одеваюсь на сцене, как ребенок. Я знаю, что иногда выгляжу смешно, абсолютно по-идиотски, но помните — когда я начинал, я был довольно полным. Я имею в виду, что я точно не самый обычный подростковый идол.

P:  Почему Вы так считаете?ЭД:Например, я понимаю, что мои волосы редеют, что меня действительно раздражает, потому что такое не случалось с остальными членами моей семьи. Наверно, это происходит из-за того, что раньше я был полным идиотом и часто красил свои волосы. Но я не хочу быть лысым, я думаю, что сделаю пересадку волос. Это только вопрос смелости сказать, что « пожалуйста, мне нужно немного волос».

P:  О, для рок-прессы это должно стать громкой новостью. Учитывая Вашу огромную известность, что было самое худшее, что Вы когда-либо о себе читали?ЭД:Хорошо, давайте проясним тот инцидент с «Rolling Stone».

P: Вы имеете в виду тот, о котором журнал «Rolling Stone» написал, что Вы забрались на сцену во время их концерта, и им это совершенно не понравилось?ЭД: Да. На самом деле случилось вот что: Мик Джаггер попросил меня посидеть [на сцене] во время исполнения «Honky Tonk Woman». Я так и сделал и затем ушел со сцены, чтобы посмотреть шоу. Потом администратор меня увидел и сказал, что Билли Престон хочет, чтобы я к ним присоединился. Именно это я и сделал. И потом я читаю в «Rolling Stone», что Кит Ричардс ужасно разозлился из-за того, что я не ушел со сцены. Я сыт по горло этой чертовой гребаной ложью. Они не правильно понимают свои чертовы факты. «Rolling Stone» становится официальным изданием, прям-таки National Enquirer рок-н-ролла, и у них вообще нет никакого чувства юмора.

О, я обожаю журнал «Creem». У них есть чувство юмора. У них много чего хорошего, и часто можно прочитать о себе что-то совершенно оскорбительное, но очень забавное. В их опросе этого года я участвовал в каждой категории. Кретин Года, Герой Года, Плагиат Года.... Мне это действительно понравилось, потому что это было забавно.

P: А какие самые невероятные слухи о Вас ходят?ЭД:Есть один парень, который пишет для «Daily Express»; он ведет рубрику светской хроники. Он написал обо мне несколько заметок — они не были неприятными или что-то такое, они были всего лишь полным мусором. Например, когда Ивел Книвел собирался перелететь в ракете этот каньон, я вроде бы был возле него и пел государственный гимн. Я сидел дома, читал эту чушь и думал «Да? Ну, надо же». И дурацкие фотомонтажи вроде того, что моя голова присоединяется к чьему-либо туловищу или заголовки «Элтон любит Энн-Маргарет», или «Элтон тайно сбегает с Шер». Хорошо, Шер тайно сбегала со всеми. В «National Star» написали, что я стал эгоистом, когда распустил группу и сказал, что после своей роли в «Tommy» считаю себя самой большой кинозвездой в мире. В то время я скрывался за стенами моего голливудского особняка. Даже мои слуги не знали, где я был.

P: Это Вас злит?ЭД:Что меня действительно расстраивает, так это ложь. Меня просто безумно бесят люди, называющие меня музыкантом четырех аккордов, с четырех-аккордным стилем. Я пытался вспомнить хотя бы одну песню, которую я написал только с четырьмя аккордами, но ничего не вспомнил. Это меня расстраивает. Я ненавижу дешевые журналы. Люди верят им, вот в чем дело.... Когда я читаю что-то в «National Star», которая на самом деле полное г…, я спрашиваю себя: «Как они смеют это печатать?» Но тогда я переворачиваю страницу и читаю о ком-то еще, я начинаю думать: «Они что, действительно такое делали?» Я имею в виду, что я — первый, кто в это поверит. Но некоторые из них действительно вызывают отвращение. Людей, которых стоят за всеми этими сплетнями в журналах, нужно протащить по улицам, привязанными к доске позора, и все должны бросать в них гнилую капусту. И я все это возглавлю!

P: слухи и слава заставляют Вас захотеть скрыться, уединиться?ЭД:Я не хочу становиться отшельником. Слава причиняет неудобства, но вы должны их переносить. Если я останавливаюсь 1700 раз в день, чтобы дать автограф, то я остановлюсь. Конечно, я не собираюсь прятаться, я выхожу и покупаю какую-то еду. Но могут случиться какие-то безумные вещи. Недавно я как-то проснулся и увидел сидящую на кровати девушку, прямо возле себя. Я плохо вижу без очков и спросил: «Кто ты?» Она ответила: «О, Вы меня не знаете». Она вошла без ключа. Боже, а если бы это был кто-то с пистолетом?

P: Как она узнала Ваш адрес?ЭД:Наверное, у этих ребят есть свои осведомители в ЦРУ. Мы никогда никому не говорили, где я живу. Всего восемь человек знают мой телефонный номер, и все равно его приходится менять каждые две недели. Другая фантастическая вещь – буквально болезненное любопытство поклонников. Например, когда сгорел дом Элиса Купера, люди приезжал со своими подружками и спрашивали, могут ли они припарковаться. Я думаю, это нездоровое любопытство. Люди хотят видеть то, что происходит. Наверно, они даже не верят, что вы тоже ходите в туалет.

P: Но у известности должны же быть и какие-то достоинства — поклонницы, например.ЭД:На самом деле я не привлекаю поклонниц. Фактически, кроме той девочки на моей кровати, единственная поклонница, которую я помню, была «Butter Queen». И мы здорово провели время... То есть она оказалась весьма разумным существом.

P: Хорошо, каких женщин Вы привлекаете?ЭД:наблюдатели за автобусами [вид популярного на Западе хобби] и собирательницы марок.

P: Конечно, когда Вы даете концерты во время гастролей, местные красотки выходят познакомиться.ЭД:Мы были в Японии в течение трех недель и за все время не видели ни одну фанатку. Мы там просто с ума сходили, потому что никто не говорил на чертовом английском языке. «Faces» приехали в тот день, когда мы уезжали, и уже через всего полчаса весь холл «Tokyo Hilton» был забит всеми этими копиями Сьюзи Вонг. Они как будто бы только вышли из столярной мастерской, все такие одинаковые. В Англии посмотреть на нас обычно собираются банковские служащие и продавцы.

P: Как Вы это объясняете?ЭД: Я думаю, это объясняется моим стилем. Я — Джон Денвер рок-н-ролла. В Англии нужно много времени, чтобы незаметно выйти из дома, но здесь у нас нет такой проблемы. Вероятно, потому что девочки подсели на Кваалюд [разновидность седативного наркотика]. Все, что они могут сделать, так это сказать: «Эй, привет» и подобную ерунду.

P: Но давайте скажем прямо: Вы уж точно не избегаете быть в центре внимания. Вы даже вызвали некоторое возмущение во время шоу вручения наград «Rock-awards CBS» прошлым летом.ЭД:О, да, я был очень рад, что шоу транслировалось в прямом эфире, и я смог упомянуть Кваалюд и сказать такие рискованные вещи как, «Чертова Шер» и «Чертов компьютер». Но, в общем, это было похоже на телеигру «Цена удачи».

P: Почему?ЭД:С этими людьми невозможно общаться. У нас был сценарий CBS, и это была самая отвратительная вещь, которую я когда-либо видел в жизни. Они хотели, чтобы мы говорили все дурацкие шутки, чтобы они были понятны людям в американской глубинке. И при этом Дэвид Дженссен, Бренда Ваккаро и Майкл Дуглас вручали награды. Какая глупость! Я вообще собирался уходить и попросил Дайану Росс остаться ведущей шоу. Но она была беременна, и кто-то сказал, что для нее могло быть вредно, если бы я оставил ее одну на произвол судьбы. Но все это меня так угнетало. В конце концов, никто не обвинил бы исполнительного продюсера Дона Киршнера, они бы обвинили Дайану и меня. Мы ни разу не репетировали вместе, и я никогда до этого не вел живое шоу. Киршнер даже не знал, каким путем подниматься или спускаться со сцены — он ушел без награды. Это было так глупо. Потом он послал мне несколько теннисных мячей. Спасибо, Дон.

P: Хорошо, давайте перейдем к более космическим предметам, например, как на Вас влияет слава.ЭД:Все это зависит от типа дома, который Вы покупаете.

P: Опять?ЭД:Я был во многих домах, которые были такими большими, что казалось, что они просто «раздавили» своих хозяев. Вы можете чувствовать «личность» дома, так сказать, и это пугает. В Англии я даже сбегал из некоторых таких зданий.

P: Ну, и Ваш дом вряд ли можно назвать небольшим.ЭД:Я считаю это удачной покупкой, за почти 1 000 000 $ здесь есть две спальни. Плюс у дома имеется настоящая история. До меня он принадлежал Тэду Эшли, главе Warner Bros. Сначала он принадлежал Джону Гилберту, актеру немого кино. Потом сюда переехала Грета Гарбо. В саду есть небольшая беседка на крыше дома, которую она построила, чтобы спать там во время дождя. Кроме того, для нее здесь построили водопад, чтобы она слушала звук текущей воды. После нее здесь поселились Дженнифер Джонс и Дэвид O. Селзник, и дом превратился в место для оргий. В ванной комнате был люк, через который Гилберт избавлялся от всех своих любовниц, выбрасывая их в расположенную ниже спальню.

P: Похоже на типичный дом в Лос-Анджелесе.ЭД:Да, старый добрый Лос-Анджелес. С кучей шатающихся по городу маньяков вроде Чарльза Мэнсона. Я никогда не чувствовал себя так в любом другом городе, даже в Нью-Йорке. Даже разные странности здесь и те какие-то другие. Они откровенные и прямые, как «Отдавай мне свои паршивые деньги». Я действительно не хочу участвовать в ритуальном убийстве. Так что я превратил беседку на крыше дома в башню с пулеметом.

P: Тогда почему Вы живете в Лос-Анджелесе?ЭД:Во-первых, это удобно; это — центр музыкального бизнеса, и я всего в одном часе езды от теннисных кортов в Фениксе или от Сан-Франциско. Так или иначе, это было первым местом в Америке, в которое я приехал, поэтому я выбрал это место, в том числе из сентиментальных впечатлений. Мне нравится выступать в других американских местах, но я предпочитаю жить здесь.

P: Кроме Вашего скромного дома, на что еще Вы тратите деньги?ЭД:У меня страсть к автомобилям. У меня был Ford Escort, и я был счастлив. Но Джон Рейд, который тогда только что стал моим менеджером, сказал, «Ты не можешь ездить везде в этом чертовом Ford Escort». Тогда я купил Aston Martin, а у него случился сердечный приступ. У меня было очень много машин. Сейчас — седан Rolls Cornish и Rolls Phantom VI, которые я использую во время гастролей, и Ferrari Boxer. У меня были все виды спортивных машин. Тем автомобилям, которые сейчас у меня есть, уже больше года. Я прошел через фазу избавления от них по внезапной прихоти... Однажды утром я решил избавиться от Мерседеса только потому, что его крыша неправильно опустилась.

P: А какие другие игрушки Вы собрали?ЭД:мне нравятся разные устройства. Ринго и я просто фанаты таких штуковин. Мне нравятся автоматы для игры в пинбол. У меня есть автоматы для игры в пинбол и игры вроде него. Забавные фонари, неоновые знаки, знаете, что-то такое дурацкое, что надоест через пять минут. Но большую часть своих денег я трачу на искусство... Мне нравится арт-деко. Я всегда коллекционировал арт-нуво и все такое. Наверное, у меня одна из самых больших в мире коллекций женских статуэток. Это мои любимые вещи, которые я коллекционирую — статуэтки. Мне также нравится коллекционировать предметы искусства, новые художники. Но я никогда не покупал картину ради удачного вложения денег. Я имею в виду, у меня есть пятидолларовая репродукция Моны Лизы, и она просто ужасна, но я предпочитаю ее многим другим вещам, которые мне советовали купить как инвестицию.

P: Извините за избитое клише, но Ваше богатство сделало Вас счастливее?ЭД:Оглядываясь назад, мне кажется, что моя жизнь была приятнее и веселее в те времена, когда я зарабатывал всего несколько фунтов в неделю, чем сейчас, когда у меня много денег. Потому что нет предела тому, что я могу или не могу иметь. Если бы я захотел свой собственный реактивный самолет, я думаю, что смог бы получить его — но кто хочет собственный самолет?

P: Ну, например, директора компаний, богатые издатели... Но для Вас должны быть и другие, так сказать, награды: например, Вы теперь запросто общаетесь с такими людьми, как Джон Леннон и Ринго Старр, которые были Вашими идолами. Как Вы себя при этом ощущаете?ЭД:Это очень странно. Я все еще не могу общаться с Джоном или Ринго, не испытывая некоторого благоговейного страха, хотя и хорошо их знаю. Я ходил смотреть на Битлз на их Рождественском шоу, а теперь играю на альбоме Ринго. Это просто дух захватывает, потому что я все еще остаюсь их фанатом.

P: Вы общаетесь с другими рок-музыкантами?ЭД: Ну, я не большой любитель зависать вместе с другими рок-н-рольщиками. Я общаюсь с очень немногими. Кроме Джона и Ринго, я знаю хорошо Рода Стюарта, Элиса Купера. Но я не смешиваюсь со многими музыкантами, они кажутся мне скучными.

P: Не то, чтобы мы с Вами не согласны, но почему Вы считаете их скучными?ЭД:Ну, они довольно туповаты. Им больше не о чем говорить, кроме наркотиков, секса или «Какие струны вы используете?» Я бы сказал, что 20 процентов из них действительно приятные, действительно интеллектуальные и приличные собеседники. Но с некоторыми из них — если Вы летите вместе на самолете из Лондона в Лос-Анджелес — вы перебрасываетесь только тремя словами. Мне не нравится все время говорить о музыке. Как и всем, мне нравится посмеяться, но людей с хорошим чувством юмора не так много.

P: Как Вы отличаете настоящих друзей от подхалимов?ЭД:Обычно я очень холоден с людьми. Нужно много времени, чтобы стать моим другом. Сейчас у меня все те же друзья, что и я шесть лет назад, и я очень этим доволен. Если кто-то новый хочет стать моим другом, он должен доказать, что это не потому, что я — Элтон Джон. Новые друзья думают, что быть моим знакомым сродни тому, что ездить в Роллс-Ройсе.

P: Чем Вам импонирует в близких друзьях?ЭД:Это люди, которые были со мной, когда Берни и я боролись за то, чтобы стать известными. Люди, которые позвонят мне, когда у меня плохое настроение и заставят меня смеяться, которые придут в любое время, днем или ночью, если я чувствую себя в отчаянии. И мне повезло иметь хорошую компанию друзей.

P: У Вас было много друзей в детстве?ЭД:О, да, в школе было несколько. Но с понедельника по пятницу я ходил в школу, в субботу занимался в Королевской Консерватории, а в воскресенье сидел дома и практиковался и делал домашние задания. Кроме школьных каникул, все было так паршиво. Я был очень замкнутым и у меня был ужасный комплекс неполноценности. Именно поэтому я начал носить очки — чтобы скрыться за ними. На самом деле я в них не нуждался, но когда появился Бадди Холли, мне так захотелось иметь точно такие же очки! Я начал постоянно их носить, и мое зрение стало действительно хуже.

P: А как было тогда у Вас дома?ЭД:Мой отец вел себя со мной так глупо, это даже смешно. Например, я не мог есть сельдерей беззвучно. И за это он меня ненавидел. Знаете, он не видел меня в течение двух лет. Я имею в виду, мне было два года, когда он вернулся домой после службы в ВВС. Все это время с моего рождения он меня не видел. Все было плохо с самого начала – когда мама спросила его, хочет ли он подняться наверх и посмотреть на меня, он ответил, что лучше подождет до утра. Он был в Адене или где-то еще, и когда пришел через два года домой, до этого даже вообще не видел меня. Мать была так взволнована. Но он сказал, «нет, я подожду до утра».

P: Что думал Ваш отец об интересе к музыке?ЭД:Он не хотел, чтобы я стал музыкантом, и я никогда не мог понять это, потому что он сам был трубачом в группе. Он повлиял на меня. Он использовал меня, чтобы я играл записи Джорджа Шаринга. Четырехлетний ребенок, слушающий Джорджа Шаринга – это просто немыслимо. Мне больше нравился Гай Митчелл. Когда мне было девять лет, он даже подарил мне мою первую пластинку: альбом Эдди Фишера. Как раз то, что нужно каждому девятилетнему ребенку.

P: Вы говорите об этом с горечью.ЭД:Уже нет. Когда я ушел из дома в 14 лет, когда мои родители развелись, было время, когда мне действительно было больно из-за того, как обошлись с моей матерью. Когда они развелись, она должна была понести все расходы. Она более или менее все бросила и должна была признаться в измене, хотя он делал то же самое за ее спиной и заставил ее платить за это. Он был таким подлецом. Он ушел и через пять месяцев женился на этой женщине и через четыре года завел четырех детей. Моя гордость просто рассыпалась – я-то думал, что он действительно ненавидел детей. Я думаю, что я был его первой ошибкой.

P:  Каковы сейчас Ваши отношения с матерью?ЭД:Хорошие. Она живет всего через две двери от меня. У нас всегда были хорошие отношения. Мой отец был сволочью по отношению к ней, но она всегда была добра ко мне. Она очень откровенная во всем и может чуять неладное за милю. Она может сказать что-то вроде «не доверяй, черт возьми, этому человеку! Он убежит со всеми твоими деньгами». И она всегда была права.

P: То есть Вы обращаетесь к ней за поддержкой?ЭД:Я доверяю ее мнению. Когда Берни и я сначала поселились в этой квартире в Айслингтоне, когда мне было 19 или 20 лет, и я думал: «Боже, теперь я сам себе начальник». Но жизнь доказала, насколько я зависел от своего дома. Я не знал, как выглядела стиральная машина. Моя мать делала для меня все. Я имею в виду, вытирала мне задницу и все такое. Дома она полностью всем руководила.

P: Что Вы делали, чтобы оставаться нормальным ребенком, несмотря на все неприятности?ЭД:Я полюбил музыку, постоянно слушал записи. Я покупал пластинки и складывал их по порядку. Я мог сказать, кто издал то и это и потом складывал их грудой и смотрел на лейблы. Я люблю свою коллекцию. Когда я рос, моими друзьями были неодушевленные предметы, и я все еще думаю, что они тоже могут чувствовать. Именно поэтому я храню все свои вещи, потому что я всегда буду помнить, как они давали мне немного счастья — больше, чем давали мне люди.

P: А что насчет того времени, когда Вы были студентом?ЭД:В моей школе было так скучно. Я часто бездельничал и прогуливал уроки. Если были какие-то спортивные события, то я всегда ходил их смотреть. Я начал играть полупрофессионально, когда мне было 14 лет, сначала копировал Литтл Ричарда и все такое. А затем мы попытались играть какой-то никому неизвестный блюз – в то время, когда все остальные играли рок-н-ролл. Я играл на пианино в пабе, когда еще учился в школе, исполняя песни Ала Джолсона. Песни типа сингалонга, Митча Миллера, например. Мне платили фунт за одну ночь, и мой отец приходил и обходил зал с коробкой. Тогда я пел десять лучших песен хит-парадов и начал узнавать американскую музыку. Джерри Ли Льюис всегда оказывал на меня большое влияние. Он самый лучший пианист рок-н-ролла. Никто даже и близко к нему не приблизился. Я не мог играть так, как он, потому что он слишком быстрый. У меня ужасные руки как для пианиста, с короткими пальцами. Я играю скорее как Литтл Ричард. Я часто ходил смотреть его концерты в Harrod's Granada — он прыгал на своем пианино, а я думал, что хотел бы оказаться на его месте.

P: А чем Вы занимались после того, как оставили школу?ЭД:Тогда я был знаком со многими футболистами и людьми из музыкального бизнеса — и получил работу «мальчика на побегушках» в фирме звукозаписи и решил заняться музыкой профессионально. Группа из пяти человек с духовой секцией. Боже, как мы работали. Однажды мы дали четыре концерта за один день. Мы сыграли в клубе американских военнослужащих в Лондоне и затем поехали в Бирмингем и играли два концерта в двух залах. Потом примерно в шесть утра мы вернулись и отыграли в Cue Club, который был пабом для негров в Лондоне.

P: И вам приходилось возить с собой все оборудование?ЭД:Конечно. И у меня было больше, чем у любого в группе. Но я ничего не понимаю в электричестве, и мое оборудование никогда не ремонтировалось, хотя оно часто падало и разбивалось. Орган обычно имел ужасный звук. Когда мы как-то играли на дискотеке, я, наконец доломал свой усилитель Vox 80, ударив его во время игры в бинго. Но мы замечательно проводили время. Это были те времена, когда Лондон действительно гудел, и было полно клубов, в которых мы играли. Тогда были Битлз и Animals и Джин Питни. Я никого не знал.

P: Это было до того, как Вы стали работать с Берни Топином?ЭД:Да. Я встретил Берни через это объявление о работе. Его дала компания Liberty Records звукозаписи — «Мы ищем таланты». Берни обратился к ним, а я знал парня по имени Рэй Вильямс, который и свел нас вместе. Я сказал: «Слушай, я думаю, что могу писать песни, но я не пишу стихи». На его столе лежало письмо от Берни, и Рэй сказал, «О, а этот парень пишет тексты». Вот так это и случилось. Берни послушал часть материала, который я написал, и ему понравилось. Тогда я спросил: «Может, мы будем писать вместе?» И он сказал «да». Потом мы подписали контракт с Dick James Music. Он давал каждому из нас по десять фунтов в неделю как гарантию против лицензионных отчислений, и после этого я оставил группу, с которой играл.

P: Какой материал Вы тогда писали с Берни?ЭД:Это было что-то вроде альбома"Scarecrow and A Dandelion Dies in the Wind».Похожее на«кислотные» [LSD] 1968или69года– «Windmills of Your Mind» (Ветряные мельницы вашего сознания) and «Canyons of Your Bowels"и(Каньоны вашей души).У нас все еще есть все те тексты. Я недавно нашел их в чемодане, и два дня смеялся над ними как сумасшедший. Я имею в виду, мы насмехались над теми людьми, которые писали всю эту высосанную из пальца психоделическую поэзию, и сами были там же, сочиняя самую большую кучу старого мусора, который вы когда-либо встречали. Когда мы подписали контракт с «Dick James Music», мы вынуждены были делать вещи, которые нам не нравились. Я записал одну песню, которая называлась «I've Been Loving You» – сейчас это объект коллекционирования на Phillips. Она звучит очень по «Энгельберт Хампердинковски». Она подписана как «авторы: John and Taupin», но я сам написал ее текст – и Берни никогда не сможет мне этого простить. Но когда мы подписали контракт, это было два года кошмара, мы просто сочиняли мусор.

P: Когда Вы оба оставили Дика?ЭД:Сочинение разной дряни не принесло нам успеха. Никто и никогда не записал ни одну из наших песен. В то время мы были близко к тому, чтобы все это бросить и отказаться, мы были так разочарованы. Но у Дика был человек по имени Стив Браун, который занимался продвижением песен, и мы сыграли для него коммерческий материал и часть нашего собственного материала. Он сказал: «Ну, я вижу, ваш материал лучше, чем коммерческий. Вы должны забыть, что вам говорил Дик, и писать то, что вы сами чувствуете, и не обращать больше на Дика внимания». Это было очень смело с его стороны, ведь он был только служащим. Так мы и начали делать. Я думаю, первая вещь, которую мы написали, была «Lady Samantha». Это было поворотным моментом. Я не думаю, что с тех пор мы писали что-нибудь чисто коммерческое — за исключением саундтрека для «Friends». И, к счастью, «Lady Samantha» привлекла большое внимание и более или менее убедила Дика, что мы были правы — или что Стив был прав. «Lady Samantha» стала моей первой записью как Элтона Джона.

P: А когда дела стали действительно идти в гору?ЭД: Довольно скоро. Я не выступал в клубах. Я не собрал группу. Фактически, когда вышла «Lady Samantha», это был просто хит, который стали часто играть, но не финансовый успех. Затем вышла «It's Me That You Need», а после нее «Empty Sky» — и они получили хорошие отзывы, но совершенно не продавались. Я также выпустил еще один сингл «Rock «n» Roll Madonna», которая была совсем неудачной. Наконец, мы придумали идею для альбома «Elton John», но Стив больше не хотел меня продюсировать — он считал, что у меня должен быть профессиональный продюсер. Тогда мы позвонили Гасу Даджеону и аранжировщику Полу Бакмастеру. Они помогли нам записать альбом «Elton John» и «Tumbleweed Connection». Дик потратил на альбом «Elton John» 6000 фунтов. В те дни такая сумма была неслыханной — это действительно казалось азартной игрой.

Альбом «Elton John» большей частью был записан вживую вместе с оркестром. Только вокал были наложен позже. Я постоянно боялся все испортить. Там были профессиональные музыканты, которые действительно могли читать музыку с листа, и я думал «Если я делаю ошибку...» Это была неделя настоящего кошмара, но все получилось. Когда альбом вышел, он получил в Англии невероятные отзывы.

P: Очевидно, к тому времени Вы и Берни создали уникальные рабочие отношения. Ваше сотрудничество было на самом деле таким отдельным, как мы слышали?ЭД:О, да. Даже в то время, когда мы жили вместе, он давал мне стихи, и я уходил в соседнюю комнату и играл. Я никогда не мог играть, когда он был в комнате. Я смущался. Он никогда не садился на табурет рядом со мной и не говорил «Ну, мне не нравятся это или то». Иногда он говорил, что что-то получилось совершенно не таким, как он представлял. Он постоянно удивлялся тому, как в результате получаются песни. Но я оставляю ему только написание текстов.

P: С тех дней Вы отдалились друг от друга как друзья?ЭД:В то время мы иногда видели друг друга слишком часто, но теперь я не общаюсь с ним столько, сколько хотел бы. Ему действительно скучно ездить на гастроли, потому что он стоит за кулисами в темноте и ему нечем заняться. Он приезжает на пару недель гастролей, но процесс записи для него тоже так скучен. Он просто ленивый парень!

P: Он не стал отшельником, не так ли?ЭД:Если можно назвать отшельником того, кто в полседьмого утра вываливается откуда-нибудь с бутылкой вина. Нет, он довольно занят. Скоро выходит его книга, он также продюсирует «Hudson Brothers» — но он очень верный и является неотъемлемой частью группы. Я бы никогда не смог найти никого, кто мог занять его место.

P: Таким образом, именно с альбома 2Elton John2 Вы и Берни стали много зарабатывать?ЭД:Нет, даже после тех обзоров он не так уж и хорошо продавался — приблизительно 4000 копий, и он никогда не появился в хит-парадах. И мы должны были сесть и спросить себя: почему? Мы пришли к выводу, что я должен буду начать давать концерты с группой и продвигать наши песни – и я очень долго отчаянно этому сопротивлялся. И только внезапно решил, что это было единственным вариантом. Иначе наши записи никогда бы не стали продаваться. Тогда я собрал Ди Мюррея и Найджела Олссона, мы начали выступать, и записи наконец начали продаваться. Но даже тогда они все еще не продавались в Англии до тех пор, когда я не выступил в Америке. Поворотным моментом стал мой концерт в клубе «Troubadour» в Лос-Анджелесе.

P: Каким образом Вы решили дать концерт именно там?ЭД:Песни с альбома «Elton John» активно игрались на американском радио, и я только что подписал в Америке контракт MCA, так что они сказали мне, что было бы неплохо дать концерт в «Troubadour». В какой-то момент была идея, чтобы я играл в «Troubadour» вместе с Джефом Беком. Я встретил его в Лондоне, и мы просто фантастически хорошо провели время. Но в дело вступил менеджер Джефа и сказал, что, поскольку он был уже очень популярен в Штатах, то я получу десять процентов, а Джеф — остальные 90. Он сказал моему менеджеру Дику, что в некоторых местах Джеф получает по 10 000 $ за один концерт, а Элтону потребовалось бы шесть лет, чтобы такого достичь. Так я сидел, размышляя и мечтая о таком же. 10 000 $ за один концерт, ничего себе! И слышу Дика: «Слушай, я гарантирую, что этот парень будет зарабатывать столько же всего через шесть месяцев!» И говорю про себя: «Дик, ты спятивший старый дурак! На конкурсе «Кретин месяца» тебе бы сразу отдали первое место! Какой дурак... В общем, идея с Джефом Беком провалилась, и я не знал, что делать. Закончилось тем, что я все равно выступил в «Troubadour» — Дик и MCA заплатили по половине, и мы приехали. Это было захватывающе. Нас встретили транспарантом, на котором было написано «Elton John Has Arrived» – «Элтон Джон приехал». Так мы отыграли в «Troubadour», но это случилось благодаря всей этой ерунде.

P:  И Ваше выступление в «Troubadour» стало отправной точкой всего феномена под название Elton John в Штатах?ЭД:Ну, честно говоря, я ничего не помню о той первой неделе в Америке. Все, что осталось у меня в памяти — то, что у них есть искусственная скаковая дорожка на вершине Continental Hyatt House. И я был в Диснейленде. Но я с подозрением относился ко всему этому ажиотажу в Лос-Анджелесе. Может быть, люди приезжали, только чтобы посмотреть на меня из-за громкого обзора Робертом Хилберна в «Los Angeles Times». Но мы играли и нескольких других местах, например, Electric Factory в Филадельфии, и зал тоже был забит. Потом мы на месяц вернулись в Англию, где записали саундтрек для «Friends» и альбом «Madman Across the Water», а затем возвратились в Штаты для другого тура. И что Вы думаете? Через шесть месяцев я зарабатывал 10 000 $ за ночь! Можно было просто с ума сойти, потому что Дик оказался прав. Теперь мы иногда зарабатываем 20 000 $ за ночь.

P: Это означает, что зрители платят по 7.50-8.50 долларов за билет, чтобы послушать три часа музыки. Вы думаете, что это справедливая цена?ЭД:Цена в 8.50 в нашем последнем туре была максимальной. Я думаю, что это была самая высокая цена, которую мы когда-либо ставили. Если вас хотят видеть, то заплатят сколько угодно, но я очень против повышения цены выше 8.50. Я думаю, что 15 $ за билет просто чудовищно. Чтобы видеть Синатру, видеть Пиаф, если бы она была жива, видеть Дитрих, я бы сказал – да ставьте какую хотите цену, потому что вы увидите этих людей только один раз в жизни. Или если вы «Rolling Stones» и даете концерты раз в два или три года, вы можете поставить десять долларов и выше. Это справедливо. Но для тех, которые постоянно гастролируют, как я... если бы я стал ставить цену до 12.50 $, что я вообще-то мог бы сделать, я был бы не очень высокого мнения о себе.

P: Вас должен интересовать вопрос, куда деваются все деньги — или кто получает их большую часть.ЭД:Кто знает?

P: мы находимся вне музыкального бизнеса и нам сложно понять, как, скажем «Beatles», заработали столько денег и промотали их большую часть.ЭД:В случае «Beatles» никто никогда раньше не зарабатывал такие деньги. Это все было ново. И, конечно, когда у вас есть такие большие деньги, все хотят с вас что-то поиметь. Это не было ошибкой Брайена Эпстайна; он делал ошибки не потому, что был плохим менеджером, а потому, что оказался в трудном положении. И с тех пор все на этом учились. «Beatles» и «Rolling Stones» стали примерами, как не нужно совершать коммерческие сделки. Сейчас Ринго и Джон над этим смеются. Они говорят, что в Apple у них было три человека, которые занимались только организацией поездок. Мне действительно повезло, потому что у меня есть хороший менеджер. Я не хочу ничего знать о деловой стороне. Мне это не интересно. Я знаю, что у меня есть больше денег, чем я знаю, что с ними делать — хотя британское правительство знает, как найти им применение. Но я никогда не смогу потратить все, что у меня есть, и не смогу взять это со мной, когда я умру.

P: Вы когда-либо задаетесь вопросом, стоите ли действительно тех денег, которые на Вас тратят?ЭД:Я не заставляю людей пойти и купить мои пластинки. В конце концов, я долго и с трудом шел к вершине, и заплатил много налогов. Поэтому я не чувствую себя виноватым в том, что у меня есть дом, потому что своими деньгами я поддерживаю полправительства. Они берут 80% от того, что я зарабатываю.

P: Откуда поступает большая часть Ваших денег?ЭД:Продажа пластинок — самое прибыльное дело. Гастроли – когда вы начинаете считать, становится просто смешно. Люди говорят, «О, он заработал 9 000 000 долларов на концертах» – но ведь и расходы при этом немаленькие. Если я делаю тур, за который получаю «грязными» 5 500 000 долларов, что более точно, чем 9 000 000, о которых вы слышите, то хорошо, если после уплаты денег агентам и за все остальное останется 800 000. Я не гастролирую, чтобы делать деньги. Я люблю выступать. Мне действительно это нравится, продажи записей — это то, что действительно приносит заработок. Само собой, написание песен приносит доход, но это меньше одной десятой от прибыли, которую приносят продажи пластинок. Если, конечно, у вас хороший контракт.

P: И если Ваши песни становятся хитами.ЭД:Никогда невозможно предсказать, что станет хитом. Вот у Бобби Винтона недавно был сингл №1 – худшая песня, которую я когда-либо слышал в жизни. Я не мог этому поверить, никто не мог поверить. Конечно, успех сингла зависит от его раскрутки на радиостанциях. Но продажа синглов — это умирающее занятие. Они ставят невероятную цену до 1.29 $, и с тех пор их продажи — просто катастрофа.

P: Если рынок синглов сжимается, почему ими все еще занимаются?ЭД:Синглы нужны для продажи хитовых альбомов. Если у вас будет сингл, который поднимается в хит-парадах и добирается до №1 или около того, и в то же время есть альбом с этим синглом, то альбом тоже пойдет вверх.

P: Но, конечно, эти синглы должны быть коммерческими.ЭД:Я не считаю себя коммерчески ориентированным, честно. Что касается синглов, мне только невероятно везет. Знаете, на радио они даже переворачивают пластинки с синглами и играют обратную сторону. Я не знаю. Меня это поражает.

P: Вы коллекционируете синглы, не так ли?ЭД:У меня есть 25 000 пластинок с синглами и я не знаю, сколько альбомов. Я просматриваю Cashbox, Record World и Billboard и записываю все записи, которые хочу иметь. Я помещаю их в алфавитном порядке и иду в магазин. Если это Нью-Йорк, то в Colony. Я просто сумасшедший. Я покупаю кучу американских и английских пластинок. Если я покупаю сингл, то беру сразу четыре — один для коллекции, один для музыкального автомата здесь и то же в Англии. Если я покупаю кассеты или бобины, то покупаю по две штуки того и другого. Tower Records еще существует благодаря мне. Когда я впервые увидел пластинки Tower Records, я просто умер. Я не знал, с чего начать. Теперь я это знаю от и до. Люди подходят ко мне, потому что я всегда в магазине, смотрю что-нибудь, и спрашивают «Вы здесь работаете? Я ищу The Temptations». И я отвечаю «Посмотрите вон там...» Они даже специально для меня открывают магазин в восемь часов утра, чтобы я мог все рассмотреть тихо и спокойно. Но я отказываюсь брать альбомы бесплатно, я всегда покупаю.

P: Помимо рока, Вы также коллекционируете классическую музыку?ЭД:Всегда. И вокальные записи, и ностальгические — все. Единственное, хорошей коллекции чего у меня действительно нет, это country-and-western чистой воды или исполнители откровенного мейнстрима. Вы должны понять, что, если бы завтра все это закончилось, то работой, которая бы мне больше всего подошла, стал бы магазин грамзаписи, в той же Tower Records, или я бы открыл свой собственный магазин.

P: Ваша «привычка» коллекционировать записи объясняет, почему Вы иногда неожиданно оказываетесь в кресле ди-джея на радиостанциях и ставите музыку?ЭД:Да, мне это нравится. Я люблю смотреть, как крутится пластика, меня это буквально гипнотизирует.

P: А что Вы скажете относительно самого процесса звукозаписи? Вам это тоже нравится?ЭД:Сессия звукозаписи похожа на экзамен в школе. Вы заходите, не зная, чем все это закончится. Так что мне больше всего нравится сидеть и слушать, когда это все, наконец, закончилось. Это так волнует. И еще больше волнует, когда запись вышла, и ты постоянно на телефоне, спрашивая, как она продается. Это просто мания; даже сейчас меня волнуют обзоры и то, как принимаются альбомы.

P: Как насчет живых концертов?ЭД:Ничего не может сравниться с тем моментом, когда выходишь на сцену. Для меня это самое большое удовольствие. Это как два часа, я не знаю… это как заниматься сексом в течение двух часов и потом внезапно обнаруживать, что после этого больше ничего не можешь сделать. Это настолько эмоционально и физически, что после этого нет никакого желания делать что-то еще. Это единственная вещь в этом бизнесе, которая дает настоящий взрыв адреналина.

P: Это было тем самым удовольствием, о котором «Rolling Stone» писал, что во время концерта с Джоном Ленноном в Нью-Йорке Вы потеряли самообладание и заплакали? Репортер предположил, что это из-за того, что на шоу была Ваша мать.ЭД:Просто смешно читать. Я был настолько потрясен Ленноном – там все просто стояли в изумлении. Я был в середине «Don't Let the Sun Go Down on Me», которую я всегда мою с закрытыми глазами, и внезапно публика зажгла спички. Обычно они делают это в конце, когда вы возвращаетесь на бис, но на этот раз это было прямо в середине песни. И я действительно заплакал. А что касается того, что это случилось из-за моей матери — это ерунда! Удовольствие, которое я чувствовал, пришло из аудитории — и от Леннона, он действительно затмил всех. Это было волшебно.

P: Для большинства из нас все еще трудно думать о Ленноне отдельно от «Beatles». Они играли очень важную роль в жизни многих из нас. И все еще играют, если вспомнить, насколько популярной стала прошлой зимой Ваша версия «Lucy in the Sky with Diamonds». Вас это удивило, тем более, что она не очень отличалась от их версии?ЭД:В Англии меня это не удивило, больше всего удивило здесь, в Америке. Sergeant Pepper очень любим в Англии, самый популярный альбом, который вообще когда-либо выпускался. Это как Библия. Его все знают, даже очень молодые люди, которые приходят на мои концерты. Они все его слышали. Но здесь совершенно другое дело. Люди просто сходили с ума, когда я сделал Lucy с этого альбома. Некоторые даже никогда слышали ее до этого. И это действительно поразительно. Я думал «Боже мой, появилось новое поколение, которое об этом не знает!» Я сказал об этом Ринго, и он ответил: «Это верно. Люди подходят ко мне и говорят, «Привет, Вы – Ринго Старр, и Вы написали No No Song и Oh My My и вещи вроде того. Они уже не говорят, «О, Вы были одним из Beatles».

P: Он говорил, как он при этом чувствовал?ЭД:Он вообще не придавал этому значения. Его это не расстраивало. Это просто очень странно — мы стареем, и целое новое поколение начинает наступать.

P: Как Вы думаете, почему слухи о воссоединении «Beatles» все еще витают? Почему людям, кажется, нужно это или они хотят, чтобы это случилось?ЭД:Ну, это вроде сплетен. Я имею ввиду, люди всегда хотят, чтобы Элизабет Тэйлор возвратилась к Ричарду Бартону. И она время от времени так и делает. Единственное, что могло бы послужить основанием того, что «Beatles» собираются воссоединиться – это если бы кто-то увидел, что Леннон и Маккартни пишут песни и что все они вчетвером нормально ладят между собой. Но это абсолютно невозможная ситуация; нет никакого способа, чтобы это сделать. Если бы, так или иначе, это действительно произошло, есть только два варианта: это могло бы стать катастрофой или фантастическим успехом. Я не думаю, что кто-то до сих пор может сравниться по популярности с «Beatles», или их достижениями, когда вы думаете о тех песнях, которые они написали за то время, ставшими более-менее стандартами для всей музыки.

P: Что Вы думаете об их работе после раскола?ЭД:мне очень нравятся все работы Леннона, кроме альбома «Sometime in New York City». Хотя и там есть несколько хороших вещей. Мне понравился «Woman Is the Nigger of the World». В основном мне больше нравятся работы Джона, чем Пола — хотя мне действительно понравилось несколько его альбомов. Я думаю, что его сильно критикуют, потому что люди ожидали, что он больше остальных будет издавать действительно блестящие вещи. Он был самым симпатичным, и он всегда остается тем, кто написал такие классические песни «Beatles», как «Yesterday».

P: А что насчет Джорджа и Ринго?ЭД:Когда вышел альбом Джорджа «All Things Must Pass», я был ужасно рад. Я подумал «Замечательно, этот парень вышел из тени, наученный опытом Abbey Road». Этот альбом был действительно отличным, но с тех пор он меня немного разочаровал. А Ринго... ну, Ринго хочет сделать – по его собственному признанию – хитовые синглы. И он делает это очень хорошо.

P: «Beatles» представляли один вид влияния — а как насчет «Rolling Stones»?ЭД:Да, «Rolling Stones» были настоящими мятежниками. Они были первыми, кто писал в бензобаки на заправочных станциях. Когда люди впервые видели их, они говорили «Моя дочь никогда не пойдет ни на один их концерт». Но видеть их — событие, невероятное событие. Они бы, наверное, «сделали» любого. Все только и говорят: «Вы видели Rolling Stones?» или «Вы не видели Rolling Stones?» Теперь это звучит довольно жутко: «Может, нам пойти на их концерт, потому в следующем году их уже может не быть?»

P: Позже такие, как Дэвид Боуи — или даже «Led Zeppelin», когда они приходили на вечеринки в Лос-Анджелесе в женской одежде – превзошли ли они «Rolling Stones» в, так сказать, извращенности и в выставлении андрогинного образа. Что Вы думаете о моде на бисексуальность.ЭД:Я действительно не знаю, что об этом сказать.

P: Хорошо, Вы думаете, что в этом больше маркетинга и способа заработать, или действительно способ обратить внимание людей на различные виды сексуальности?ЭД:Вы попали точно в цель. Очень немного людей способны выдержать это, по крайней мере, достаточно, чтобы произвести на меня впечатление. Очень немногие могут войти в комнату и по-настоящему меня восхитить.

P: Кто может?ЭД:О, боже. Джеггер, Синатра, Элвис, может быть. Также такие люди, как Ноэль Ковард, Эдит Пиаф и Кэтрин Хепберн. Они могли бы это сделать.

P: Кто — то еще?ЭД:Марлен Дитрих. Мм, Мэй Вэст. Хотя, наверное, нет. Последнее время она делала слишком много. У Джуди Гарланд это было – в ней было что-то мистическое. Она хотела себя разрушить. Как тогда, когда ее освистали за ее поведение. Зато потом, когда она умерла, все сказали, «Какая жалость». Может стать проблемой, если вы не нравитесь людям, и вы принимаете это близко к сердцу. Я уверен, именно это и случилось с Гарланд.

P: Вы упомянули много женщин. Как Вам нравится работать с ними?ЭД:Они намного уязвимее, чем мужчины. И более чувствительны.

P: Как это?ЭД:Хорошо, если бы я обращал внимание на все плохие вещи, которые обо мне говорили, то сейчас оказался бы в сумасшедшем доме. Если кто–то когда-то пишет обо мне какую-нибудь гадость, я не бегу к этому человеку и не говорю «Ты говнюк!» Я не обращаю на это внимания. Но для женщины это не так легко. Женщины-артистки — самые нерешительные существа в мире. У них постоянная мания. Вы должны понять, в каком месте находится их голова. Вы должны всегда их подталкивать. Кики Ди как раз одна из них. У нее один из самых лучших голосов всех времен, но когда я ее продюсировал, мне приходилось быть с ней очень строгим. Она была вся в слезах. После четырех часов в студии, слушая ее попытки спеть «I've Got the Music in Me» я просто взорвался. Бетт Мидлер точно такая же. Она всегда спрашивает «Что я должна спеть? С кем я должна сделать запись? Почему ты меня не продюсируешь?» И у нее всегда депрессия. Мне кажется, что большинство женщин ведут себя почти так же. Я не встретил ни одну действительно толковую певицу. Я чувствую, что Джонни Митчелл может быть другой. Тем не менее, я предпочитаю работать с ними в студии как раз потому, потому что это испытание.

P: Как реагируют мужчины под таким же давлением?ЭД:Мужчина обычно очень высокомерен и знает, что он хочет, правильно это или нет. Он двигается на всех парах. Мужчины говорят прямо. Для мужчины признать, что он неправ или не знает, означает показать слабость.

P: Но разве употребление рок-музыкантами тяжелых наркотиков не является признаком того, что они сдаются под таким давлением? Другими словами, в чем привлекательность героина для таких, как Джонни Винтер или Эрик Клэптон, у которых есть успех, поклонники, талант и богатство?ЭД:Это всего лишь что-то незнакомое, что хочется попробовать. Все всегда ищут что-то нового, особенно в Америке. Там к 18 годам дети уже попробовали все и в сексуальном плане, и любые наркотики — все, что оказывает физический эффект. Многие из тех, кого я знал, могли бы сказать что-то вроде «Я уже попробовал все виды наркотиков, я переспал с кучей девчонок, я переспал с кучей парней — что бы мне сделать теперь?»

P: А Вы сами употребляете наркотики?ЭД:В этом смысле у меня полное раздвоение личности. В один момент у меня великолепное настроение, а в следующий все меняется как ветер. Я совершенно непредсказуем. Я хотел бы попробовать ЛСД, чтобы узнать, на что это похоже, но... это какое-то параноидальное отношение. Одна половина меня очень хотела бы это сделать, а другая понимает, что это может стать катастрофой.

P: Вы думаете о себе как о Джекиле и Хайде?ЭД:Да, и если бы я принял ЛСД, то «мой» Хайд мог бы победить. Так или иначе, мне неинтересно докапываться до глубин моего сознания или моей внутренней душе. Я вполне счастлив быть таким, какой я есть.

P: У Вас когда-либо был неприятный опыт с наркотиками?ЭД:У меня масса неприятного опыта с алкоголем. Он такой же наркотик, как и любой другой — это успокоительное средство.

P: Вы много пьете?ЭД:Ну, я не пью уже две недели. Когда я записывал альбом «Caribou», я пил много вина. И я начал пить 50-градусный алкоголь и переставал понимать, что происходит – без какой-либо причины. Это было привычкой. Я просыпался с кошмарным настроением и таким же похмельем. Когда Вы в ночном клубе, Вы пьете галлонами чтобы быть общительным. Я просто уничтожал себя. Я набирал вес и чувствовал, что мое тело буквально плавает в виски.

P: У Вас все еще есть проблемы с весом?ЭД:Да, время от времени. Но я никогда не буду действительно худым, потому что у меня крупное телосложение. И я признаюсь, что мне действительно нравится разная мусорная пища. Если бы я мог что-нибудь изменить в этом мире, я хотел бы есть столько, сколько хочу, не набирая при этом вес. Я хотел бы похожим на Мика Джаггера, он такой гибкий и худой, и прекрасно выглядит. Но я никогда не буду таким, так что давайте над этим посмеемся.

P: Когда у Вас нет повода для смеха, у Вас начинается депрессия?ЭД:Иногда у меня плохое настроение без всякой причины, я просто остаюсь в кровати и чувствую себя действительно несчастным. Обычно это всего на один день и появляется внезапно. Меня это очень расстраивает. Тогда я говорю, «О, Боже, дай мне пережить этот день».

P: Как Вы боретесь с такими депрессиями?ЭД:Принимаю валиум и засыпаю. Или разговариваю по телефону с кем-то, кто меня рассмешит.

P: Вы обращались к психоаналитику?ЭД:Нет. Если вы не можете решить свои собственные проблемы, тогда вам конец.

P: Но, как и у любого человека, у Вас должны быть страхи: неудачи, провалы.ЭД:Конечно. Я думаю, как внезапно, буквально за одну ночь, мои альбомы могут перестать продаваться. В этом бизнесе не ничего постоянного. Я всегда говорю «Это смешно, это не может продолжаться всегда». Но на самом деле я вполне готов к тому, что рекордные продажи не будут повышаться или уменьшатся, и я знаю, что буквально за углом ждет следующее большое открытие. Так всегда и происходит. Я действительно был на вершине пять лет.

P: Как на Вас влияет дух соревнования, т.е. перспектива появления новой суперзвезды?ЭД:Я получаю от этого удовольствие. Мне нравится борьба за место на вершине. Это заставляет меня двигаться. Я не завидую ничьему успеху, и нужно обращать внимание на то, что делают другие, и слушать то, что сейчас популярно для того, чтобы расти. Например, Стиви Уандер может съесть меня на завтрак в плане мелодичности, но это не заставляет меня злиться или ревновать или волноваться. Я бы отдал все, чтобы получить его талант, но не одержим этой параноидальной идеей. Может быть, когда-нибудь я смогу писать так же хорошо, как он. Признаюсь, что с начала я был немного наивен и ревнив. Когда я первый раз играл в Америке, я играл, чтобы утереть нос многим людям. Мое отношение к этому было типа «вот я выйду на сцену и сыграю так, что вам всем будет очень трудно сделать что-то такое же!»

P: Вы когда-либо оказывались перед враждебной аудиторией и уходили со сцены?ЭД:Нет, мне везло, и я никогда не играл перед враждебно настроенной аудиторией — даже в Англии. Намного тяжелее получить аудиторию на Вашей стороне там. Они более отведены назад и критичнее, чем американская аудитория. Американская аудитория только позволит себе идти, никакой не считает запрещенным — который я люблю об американских людях. Они только двигаются в это, и если им не нравится это, то они скажут Вам. В Англии они только сидят там и хлопают вежливо.

P: Какое у Вас впечатление о других странах, в которых Вы играли?ЭД:Я не сильно желаю на Италии. Германия является очень холодной. Я думаю, что Скандинавия — самое хорошее место, чтобы играть.

P: Почему Скандинавия?ЭД:Потому что они понятные. Я бы никогда не ездил по таким странам с «горячей кровью», как Испания или Португалия. И там вы ни от кого не можете получить прямой ответ. Я никогда не давал концерт во Франции. Они не могли бы организовать пьянку даже на пивном заводе! От Франции у меня остались только плохие впечатления. Я должен был сделать там три сессии звукозаписи, и они все были катастрофой. Французы, конечно, элегантные и модные, но слишком высокомерные и бесцеремонные.

P: Что Вы думаете о Японии?ЭД:Это странная страна, потому что после каждого номера они остаются спокойными и готовы слушать следующий. Потом они вдруг неожиданно начинают штурмовать сцену. В Осаке у нас был настоящий бунт. Мы продолжили концерт вместе с примерно 150 японскими фанатами, которые вылезли на сцену. Очень странные, сумасшедшие люди, и очень вежливые. Я никогда не мог понять, почему они вступили в войну, потому что они всегда кланяются. Мне очень нравится Япония; единственный минус, что никто не говорит по-английски.

P: А что насчет Вашей собственной страны?ЭД:Эта страна разваливается. Англичане никогда ни к чему не относятся серьезно. Вы могли бы сказать, что через десять минут упадет атомная бомба, и никто бы даже ничего не сделал. Мы очень безразличная раса, которая выдержит любой шторм. У нас нет никаких государственных деятелей, чтобы вывести из болота. Инфляция там неизлечима, и от политических деятелей нет никакого толку.

P: А в Штатах политическая ситуация отличается?ЭД:После Уотергейтского скандала в американскую жизнь стала приникать честность. Я действительно рад, что все это дело получило огласку только благодаря газете. Если бы они еще смогли распутать правду об убийствах Кеннеди. Я пытаюсь не думать об американской политике, потому что вся эта власть и еще больше власти позади того, что мы видим, меня пугает.

P: Почему так много британских исполнителей приезжают в Америку? Что их так привлекает?ЭД:Это общая мечта – стать знаменитым в Америке. Я думаю, это связано с Элвисом Пресли и всеми этими звездами раннего рок-н-ролла. Когда я впервые приехал в Америку, чтобы сыграть в «Troubadour», единственное, что я хотел сделать, это пойти в магазин звукозаписей. Но большая «Американа» — это приманка, ее мотели, «Holiday Inn». Люди в Англии так хотят все это увидеть. Вообще-то, я думаю, что для музыканта Америка имеет значение только в музыкальном смысле. Например, когда вышел мой первый альбом, я иногда помогал в музыкальном магазине в Англии. И даже при том, что альбом был выпущен в Англии, люди приходили и покупали американскую копию, потому что они действительно считали ее лучшей. Включая меня: я всегда говорил, что «у меня есть американская копия.» И у американцев должна быть английская версия, потому что она звучит лучше, на их взгляд. Все это полная чепуха.

P: Почему ранний американский рок стал популярным в Англии?ЭД:Ну, мы в Англии были к этому готовы. Вплоть до этого момента песни, которые мы слышали, там были очень чопорными и правильными. Потом до нас дошли такие вещи, как «All Shook Up», которые, лирически, бесспорно отличались от Гая Митчелла и его «Singing the Blues». Потом мы узнали Билла Хэйли с «Rock Around the Clock», Little Richard, выкрикивающего «Tutti Frutti» — это было что-то совершенно новой. Было такое чувство, что что-то взорвалось. До этого молодежи было не с кем себя идентифицировать, особенно в Англии. И внезапно появилось другое поколение, другой взгляд, другой стиль исполнения — и гитара стала инструментом. И время как раз этому соответствовало. Так же было, когда появились «Beatles» – они пришли в подходящее время. Кажется, вещи работают по 15-летним циклам, так что я думаю, что сейчас снова пришло время для чего-то нового.

P: У Вас есть какое-то чувство, что — или кто — это могло бы быть? Это можете быть Вы?ЭД:Нет- нет, я не пытаюсь это сделать. Никто не знает, на что это будет похоже, если это вообще когда-либо появится. Это то, что мне очень нравится в музыкальном бизнесе — что никто никогда не может предсказывать то, что собирается случиться. Никто не может предсказать золото альбому или синглу, если это не «Led Zeppelin». Или я. Непредсказуемость очень возбуждает, и мне это нравится. Я бы хотел, чтобы кто-то появился и заработал состояние, прославился. Это сильно бы встряхнуло всю промышленность. Сейчас вещи более предсказуемые, знаменитости регулярно выпускают альбомы и все такое, но я думаю, что пришло время для кого-то нового.

P: Есть ли шансы, что Вы станете вести обычную жизнь, заведете семью?ЭД:Со временем я хотел бы иметь семью, но я видел столько браков, которые разбивались о скалы. Как вы можете иметь ребенка и не бывать дома по шесть месяцев в год? У меня было такое ужасное детство, и я б хотел, чтобы для моих детей оно было более приятным.Но я на самом деле не вижу себя ведущим обычную размеренную жизнь, по крайней мере лет до 33. У меня еще полно времени. Если бы я решил остепениться, то мне бы пришлось замедлить и свою музыкальную карьеру. Я на вершине, и действительно получаю удовольствие от того, что я делаю. Но через шесть лет я не буду делать что-то вроде «Crocodile Rock». Я не хочу вечно делать rock-"n"-roller и медленно скатываться вниз, как многие исполнители. И я не хочу быть Чаком Берри. Когда мне будет 40 лет, я не хочу ездить по сельской местности и давать там концерты. Я бы удалился изящно — когда люди меньше всего этого ожидали — и поселился в домике в Англии, став частью чего-то другого.

P: Например?ЭД:Мое настоящее стремление в жизни состоит в том, чтобы заработать достаточно денег для того, чтобы выйти из этого бизнеса и стать председателем моего любимого «Watford Football Club». В некотором смысле, это было бы похоже на возврат в тот самый паб, к тем людям, с которыми я рос.

P: Оглядываясь назад на фантастическую и быстро изменяющуюся жизнь, которую Вы ведете, Вы о чем-либо сожалеете?ЭД: Да. Я бы хотел, чтобы на моем альбоме «Madman Across the Water» было больше вокала, потому что сейчас я терпеть не могу те песни.